Не улыбается. Не шутит. Не играет. Не танцует. Не поёт.
Предоставленный сам себе до, как выразилась хозяйка праздника, «нужного момента», Рилерд с тайным сожалением отказался от дивного вина, обиженно шипевшего, когда его под здравицы и весёлые прибаутки извлекали из пузатых бутылок. Хотя ему и предложили, впечатлившись, видимо, добрыми словами госпожи Морганы. Счастье соприкоснувшихся с расплавленным золотистым танцем было так заманчиво, но мэтр, вводивший Рилерда в ремесло, не раз и не два замечал, что нет ничего хуже, чем перепутать чертог с кабаком, и в первом петь вместе с вином, а во втором - без вина. Воздавая себе за вынужденный пост, Рилерд отдавал должное вкусной еде, а также нет-нет да следил за празднующим лордом, да казнил один за другим слухи.
В далёкой невозвратной дали, когда Рилерд приезжал в Дирон ещё как сын каменных дел мастера, лорд Великого Дома то ли детей в колыбелях жрал, то ли младших послушниц Инатель, летал в ночи на нетопыриных крыльях и читал в душах людских как в книгах. В мудром и повзрослевшем сегодня Рилерд понимал отчего в умах горожан могли расплодиться эти байки. И, подводя итоги казни, обнаружил столь малое количество ещё не опровергнутых слухов, что под горячую руку отправил в небытие и их, закусив пряным перепелиным крылом. По всему выходило, что суждение стоило строить заново, с чистого листа. И в первую очередь изгнать из воображения поселившегося там чудо-зверя мантикора.
Зверь противился, презрительно потряхивал величественной гривой и располагался в мыслях как у себя в логове. И намерения Рилерда его волновали не более, чем кружащаяся мошкара. А поэта, надо сказать, и она доставала вдвое против обыкновенного. Казалось бы, памятуя о желании хозяйки, Рилерд держался от видных мест подальше. Но то тут то там из яркого водоворота появлялись знакомые лица. Некоторые из них даже верно вспоминали имя раз или два виденного в богатых домах доминиона певца. Рилерд млел, таял, многословно благодарил, но всяческих обещаний избегал как только мог, привычно прячась за недалёкость как за башенный щит. И всё равно устал от них, словно ночевал на болоте, и готов был целовать край платья Моргане, когда та поманила его к себе.
Лорд и сам не так давно отложил свою лютню, - красивую, словно бы каменную, и оттого кажущуюся волшебной оттого, что звучала как живое дерево. Не лучшее время, но у хозяйки взгляд был иной, и следовало его перенять. Нужный момент сейчас и точка.
— Милорд, — фаворитка улыбалась так, что даже Рилерду стало жарко, — позволите ли усладить ваш слух талантом лютниста из Саларра?
На секунду Рилерду померещилось, что его немыслимое ещё вчера появление на празднике — всего лишь ещё один довод в каком-то давнем диалоге меж лордом и его фавориткой. Померещилось, да и сгинуло. Не дорос ты ещё, менестрель, чтобы твоё имя вперёд тебя ходило и за тебя говорило.
И Рилерду стало спокойно. Здесь, на перекрестье взглядов, но вдали от чужих дел, было предельно ясно что требуется от тебя и совершенно не важно какие надежды на тебя стараются положить все те, кто на это не имеет права. Здесь и сейчас есть менестрель, успокаивающе прижавшаяся к боку лютня, да единое существо с тысячью ушей. Хотя чёрный взгляд лорда, ощутимый даже в глубоком поклоне как ожег парящей ледышки, всё же превращал сцену во что-то, что лютнист не забудет никогда. Единое существо и гривастый царственный зверь с неподвижным ядовитым хвостом.

За те пару ударов сердца, что Рилерд позволил себе смотреть в глаза лорда Дирона, в его голове быстрее испуганных стрижей пронеслись десятки мыслей. Или это сердце забыло как биться, и с осторожностью и медлительностью начинающего ученика взялось за положенные функции? Обескураженный, менестрель по инерции принимал гостеприимство хозяина цитадели, вбитыми раз и навсегда словами благодарности отвечал на выданную вперёд похвалу и честь. И думал.
Не улыбается. Не играет. Не поёт. Рилерду стало не по себе. Обычно его умозрительные выводы о людях не менялись так скоро и так резко. А тут он чувствовал, что ненароком подсмотрел что-то не предназначенное для чужих глаз, и уж тем более для глаз проходимца-менестреля. Знать бы только что же он увидел. Движения рук над струнами «каменной» лютни? Прикосновения, помимо воли воспринятые глазами как звуки? То, что шло изнутри, не отражаясь на фасаде?
Смятение души не оставило его и тогда, когда он присел на невысокий табурет, пробежался рукой по ладам, проверяя строй — лютня, наглотавшись по дороге в Дирон весенней ночной сырости, время от времени капризничала. Но сейчас, проникшись важностью слушателя, лютня смиренно воспроизвела именно те ноты, что заложил в неё лютнист, блаженным трепетом отозвалась на первые аккорды и затихла под раскрытой ладонью.
Рилерд собирался делать всё как должно, собирался встать снова и спросить не желает ли лорд сам назначить тему. Но вместо этого продолжил тему, начатую лордом, перекинул лёгкий мост меж двумя мелодиями, схожими как сёстры, от младшей к старшей. И когда сообразил, что делает, было уже поздно. Ведь пообещал себе не петь пока своих песен, обращаться к проверенным мотивам, безопасным как главный тракт. Но теперь пой менестрель.
И Рилерд пел, блуждая взглядом по в единый миг слившимся в разрисованный холст людям, и отвечая только на один взгляд:

— Я знаю, что время — змея с изумрудом во рту,
Я слышал, что люди сгорают, шагнув за черту
Я видел ослепший огонь и прозревшую темноту,
И птиц, обездвиженных на лету.
О, что мне еще осталось?

Я встретил двух карликов, знавших большую любовь,
Я встретил младенцев, бессмысленно рвущихся в бой,
Я встретил пророка – он был и немой, и рябой,
И с заячьей, робкой губой.
Последней я встретил усталость.

Ах, мэтр, зря вы не заповедовали ещё одной мудрости о кабаках и залах. Зря вы не показали как различать тонкую грань, отличавшую песни для первых от песен для вторых.
Выхватывая из густой каши, наполнившей череп, обрывки рассуждений, Рилерд продолжал:

— Она мне сказала: «Я больше, увы, не могу.
Всегда на лету, на скаку, на бегу, на кругу,
В надежде хоть раз отдохнуть на морском берегу,
Да хоть на кровавом снегу —
И где эта дура-надежда?»

Отзвонив похоронным колоколом, лютня вновь перебежала по мостику к прекраснодушной младшей сестре-мелодии, повторив легкомысленный фрагмент, в такой оправе отзвучавший неощутимой в нём прежде надеждой, глотком свежего воздуха в пыльном зале. И затихла.
Рилерд, придержав струны ладонью, поднял взгляд на лорда. Как по команде головы всех присутствующих обернулись в ту же сторону. Никто не судил менестреля вперёд хозяина.

Отредактировано Рилерд Кевальд (2013-05-29 18:55:17)

Немногословная похвала возымела волшебное действие. Рилерд перевёл дыхание, обрадованный тем, что остался непонят. Иные же, готовые радоваться и возмущаться по указке лорда, наполнили зал пасечным гулом вполголоса передаваемых друг другу мнений, наверняка лестных для менестреля, но лестных из-под палки, и потому не интересных даже самому певцу.
Рилерд встретился взглядом с Морганой. Госпожа была довольно, словно кошка, домашняя, но от того не лишившаяся когтей и бритвенной остроты зубов. Она смотрела на барда как на удачное приобретение, и это было естественно. Куда естественней, чем неподвижный взгляд Алетеса, заставляющий гадать: так ли скрыто было движение души поэта, когда он, не спросясь, завёл свою собственную песню?
Хватит гадать, одёрнул сам себя Рилерд, не привыкший грызть себя из-за бесплодных догадок, и не собирающийся начинать только оттого, что не может верно понять что значат стремительные переходы лорда от «вы» к «ты» и обратно, о чём говорит его бесстрастный взгляд и что же его ждёт по окончании праздника.
— Позвольте же мне рассказать вам об обороне крепости Таррдар, мой лорд.
Он ещё говорил в прозе, а руки уже извлекли из струн мелодичную дробь конной поступи по дороге. Две лошади, две истории, одна дорога. Рыцарь, герой второй эпохи — для лорда Каннена, и крылья любви над магом Аргадом — для собравшихся дам.

— Стал Талия оракул являться ко двору,
Он ратную науку усвоил, как игру...

Рилерд шёл по мелководью баллады, журчащей не из него, а сквозь него. Баллада была любима в Саларре и достаточно молода, чтобы не набить оскомину в Дироне. О доблестном воине, отмеченном богом, о его благородной кузине, что «была под стать родителю умом, добротой и красою», о его могущественном друге, влюблённом в деву. О доблести, о вдохновении войны, которое накрывало отряды героя, стоило им поднять знамёна с седым вороном. О великом горе мага, когда его возлюбленная уезжала в иные земли, чтобы стать супругой лорда.

— Невесте подобает прибыть с почетной свитой,
Как учит мудрый, древний обычай не забытый.

Об ещё большем горе, когда леди не добралась до своего жениха. Долгой была баллада, но лютня певца то и дело меняла мелодии, не позволяя никому осознать, что песня — это всего лишь песня, и долгая война с жестоко убившим деву домом, воинственные крики, прославляющие Каннена, звон оружия - это только воспоминания, что не здесь и сейчас льётся кровь, вздымается земля по воле магов, пылают священной яростью глаза мага, прозванного Бичём, горит божественным пламенем меч оракула Талия.
Проходя сквозь Рилерда, события, уложенные в стройную рифму, заслоняли его плотной стеной от тяжёлого взгляда величественного зверя Мантикора. И всё же, время от времени он поднимался со дна чужих воспоминаний за глотком воздуха, и видел перед собой немигающий чёрный взгляд. И, верно, так и выглядит Энфер.
Действие баллады завершалось в крепости у подножия гор Таррд, в которой обрывались две дороги, но рождалась легенда. Она уже не рассказывала как возвращалась восвояси ополовиненная армия, уже слишком слабая, чтобы продолжать наступление. Последний аккорд обрывался последним дыханием Каннена, пьяного последним словом бога, напоённого величайшей битвой из всех, что видела эта земля. И был свет, и была смерть, но дай боги каждому уходить вот так, без сожаления.

Рилерд склонил голову, позволяя и себе, и всем остальным вспомнить о зале, о паркете — не изрытой копытами траве! — под ногами, о вине и еде. Пальцы ещё не саднило, но в горле уже чуточку пересохло. Чего ещё пожелает сиятельный лорд?

Отредактировано Рилерд Кевальд (2013-05-31 14:40:21)